Содержание

Как общественная работа становится главным делом жизни

Как устроен и работает Фонд «Город без наркотиков»

О результатах работы и отношениях с силовиками

Какой должна быть реабилитация и почему не нужны медикаменты

О стоимости реабилитации, и почему за неё нужно платить

О побегах и рецидивах

О смертности и ВИЧ

О жалости, легалайзе и окончательной победе над наркоманией

О трудном и о добром

Как общественная работа становится главным делом жизни

Как ты оказался в Фонде «Город без наркотиков»? Связано ли это с твоим прошлым?

Я сам, к счастью, к наркотикам никакого отношения не имел, но в моей семье, как и во многих других, произошла достаточно трагическая история: от них погибла моя тётя.

Нужно учесть, что я с Сортировки — спального депрессивного района. У меня в окружении всегда были ребята, которые употребляли наркотики. Я пытался их предостеречь, делал какие-то внушения, но они решили проверить всё на личном опыте… У многих из них судьбы сложились трагично.

Всё это и привело меня в Фонд «Город без наркотиков».

Фонд был — да и сейчас является — единственной общественной организацией, которая по-настоящему ведёт борьбу с наркотиками в Екатеринбурге. Да и в стране, наверное, тоже.

Мне было 17 лет, и я стал волонтёром Фонда: раздавал и расклеивал фондовские наклейки, проводил время с ребятами в реабилитационном детском центре. Старался быть в Фонде, быть с Фондом и принимать посильное участие в его делах.

А как Фонд стал твоим постоянным делом?

Случилось так, что профессиональная спортивная карьера, на которую я делал ставку, не сложилась. Появилось много свободного времени, и я начал создавать свою футбольную команду из пацанов на Сортировке. Вот тогда меня и начала затягивать общественная деятельность. Кстати, эта команда существует и сейчас.

Потом была одна политическая история, в которой я принял активное участие. Речь об избирательной компании в мэры города.

Мы тогда все верили в Евгения Ройзмана, считали его бескорыстным, искренним человеком, супер-мега-честным, с твёрдой позицией и открытым сердцем.

Потом эти мифы рухнули… Я не хотел бы об этом говорить — что было, то было. А затем я ушёл в армию.

Как же ты стал президентом Фонда?

В 2015 году, когда я вернулся из армии, Ройзмана в Фонде уже не было. Я пришёл к нему, и у нас состоялся откровенный разговор. Я сказал, что его планы идут против моей совести, и я решил остаться с Фондом. На этом наши пути разошлись.

Я продолжил быть простым волонтёром, но уже плотно общался с Андреем Кабановым, и доверие ко мне росло. Я стал задумываться уже о концептуальных решениях, связанных с оперативной и профилактической деятельностью Фонда, работой реабилитационных центров.

Так прошло 3 года. За это время мы начали ряд важных социальных проектов, которые действуют и сейчас. Это помощь бездомным, пенсионерам, семьям с детьми-инвалидами.

В 2018 году Андрей Владимирович Кабанов объявил мне решение учредителей Фонда: «Всё, рулить будешь ты. Но мы никуда не денемся, будем рядом».

Так я стал руководителем Фонда, хотя это понятие относительное. Фонд — общественное дело, в котором участвует большое количество людей: кто-то напрямую, кто-то сочувствует, кто-то выражает свою поддержку, кто-то помогает и так далее… Поэтому я скорее занимаюсь общей координацией и гарантирую, что никаких противоправных и нечестных дел внутри Фонда не будет.

Получается, ты отвечаешь за всё?

Абсолютно за всё: за оперативную работу, то есть за взаимодействие с силовиками; за диалог с властью; за людей, которые находятся на реабилитации; за координацию волонтёров; за профилактику в учебных заведениях и работу с родителями.

Плюс проекты помощи людям, попавшим в трудную жизненную ситуацию, бездомным и так далее.

На мне лежит вся ответственность, и, делегируя свои полномочия другим, я тоже всем этим занимаюсь. Объём работы получается огромный.

Есть ещё и политика — это моя депутатская миссия, которая тоже отнимает достаточно много времени. Но эти две специализации между собой связаны напрямую, поэтому всё идёт как бы в одном русле.

Как устроен и работает фонд «город без наркотиков»

Сколько в Фонде постоянных сотрудников?

Если не считать волонтёров, добровольцев и просто наших друзей, то вместе со мной — 12 человек. Это те, кто ежедневно в рабочем процессе Фонда.

Принимают ли участие в работе Фонда бывшие наркоманы?

У нас среди оперативников есть ребята, которые в 2000-2001 годах были на реабилитации. Они прекрасно работают, не подводят, понимают психологию наркоманов, как никто другой. К ним даже приезжают за знаниями те, кто пишет диссертации, дипломные и научные работы на соответствующие темы по психологии.

У них уже такой серьёзный опыт, что они и молодым лейтенантам из полиции могут подсказать, как правильнее работу организовывать. При них за 20 лет несколько сержантов до подполковников и полковников дослужились.

Есть ли среди сотрудников Фонда дипломированные психологи?

Да, есть девушка-психолог. Она работает с зависимыми и с их окружением, чтобы выявить психологические патологии, которые привели к наркомании, и объяснить реабилитантам и их близким, с чем связана их личная беда и как с ней бороться.

99 процентов случаев наркомании — это отсутствие у человека ответственности, воспитанности, дисциплинированности и хоть какой-то цели в жизни, а взамен их — распущенность и праздность.

Всё начинается с малого: чуть-чуть понюхал, чуть-чуть покурил. Понравилось, стало хорошо. Потом появляется депрессия при отсутствии дозы.

Доза растёт, наркотик становится всё тяжелее. И человек пускается во все тяжкие: забивает на всё — на семью, на работу. Потом выносит вещи из дома, преступает закон… Сценарий у всех примерно один и тот же.

И это не те люди, которым в жизни очень не повезло, которые отчаялись, испытали какое-то психологическое страдание, давление. Или получили травму непоправимую, и чтобы хоть как-то обезопасить себя от жестокого мира, пытались укрыться в наркотическом дурмане. Нет, это всё — враньё.

Почти всегда главная причина — элементарная распущенность, которая требует простого, отцовского, жёсткого, но не жестокого, влияния.

Чем меньше будет эмоций и лирики, тем больше вероятность того, что мы сможем человеку помочь.

Соответственно, академическому психологу здесь нужна дополнительная подготовка, чтобы самому не стать жертвой психологического воздействия наркомана.

Устоявшийся, опытный наркоман сразу начнёт рассказывать, как ему тяжело, как несправедлив к нему мир, и разжалобит до того, что психолог захочет сам ему наркотики принести, чтобы только этот бедненький не мучался.

В чём заключается оперативная работа сотрудников Фонда?

Наша задача здесь — получить любую информацию о наркотиках. Есть разные каналы её доставки: интернет, телефон, сообщения, кто-то просто приходит в Фонд.

Иногда люди уже не знают, что ещё нужно сделать, чтобы обратили внимание на их дом, подъезд, на квартиру, которая рядом, или не могут найти справедливости у участковых, или даже не знают, кто из полицейских может им помочь.

Мы в рамках закона полученную информацию проверяем, уточняем и передаём правоохранительным органам.

Если информация подтверждается, полицейские проводят операцию, и наши ребята им в этом помогают.

Из чего состоит профилактическая деятельность Фонда?

Профилактическая деятельность заключается в самом, мне кажется, важном и ценном — в прямом общении со школьниками, студентами и их родителями.

Мы проводим в образовательных учреждениях лекции по 40-50 минут. Рассказываем о работе Фонда, об историях и судьбах, с которыми Фонд сталкивается, о том, как уберечь себя от наркотиков.

А образовательные учреждения сами идут на контакт?

Да. Но, когда мы только начинали просветительскую работу и сами себя предлагали, они боялись, не доверяли. Мол, неизвестно кто придёт и чего расскажет.

Позже, когда малолеток всё чаще и чаще стали ловить с вейпами, снюсами и прочей дрянью, ситуация стала меняться.

А тут я ещё и депутатом стал. Доверие стало расти, и сейчас заявок на лекции столько, что на 2 месяца вперёд всё расписано.

К примеру, с сентября по декабрь прошлого года мы вдвоём с Дмитрием Павловым, вице-президентом Фонда, провели больше ста лекций с охватом 6800 человек. Это почти по 6 лекций в неделю, когда присутствует 60-70 человек.

Нужно как можно больше спикеров подготовить по нашей методике, чтобы охват был больше и профилактика эффективней.

А почему официальный сайт Фонда с декабря 2019 года пребывает в запущенном состоянии?

Сайт в нынешних реалиях совершенно неэффективен.

Люди сейчас «живут» в соцсетях, и теперь приоритетная задача — развивать соцсети как основное средство получения и распространения информации.

У нас на сайте была установлена метрика, мы мониторили и понимали, что за новостями на сайт никто не идёт, что всю информацию мы получаем через мессенджеры, соцсети и посредством телефона.

Поэтому сайт был заброшен, а отчёты о проводимой работе можно найти на наших официальных каналах.

О результатах работы и отношениях с силовиками

Судя по данным, имеющимся на сайте Фонда, показатели его работы росли до 2011 года, а после этого вплоть до 2014 года шло снижение? Как шли дела дальше?

Я могу давать оценку только тому, что происходило с 2014 года. И с этого времени оперативная работа только росла. В 2015 году рост был в 2 раза, мы проводили по 30-40 операций в месяц. И впоследствии эта планка сохранялась.

Спад получился только по числу реабилитантов. Просто появилось множество коммерческих центров, которые оттягивают к себе часть внимания людей, ищущих, куда бы пристроить своих близких на реабилитацию.

Потом эти люди приходят к нам и удивляются: «С нас там драли по-чёрному, а у вас тут содержание человека 500 рублей в сутки. При этом — четырёхразовое питание, одежда, условия и всё остальное… Как вам это удаётся?»

А нам просто неинтересно, чтобы человек долго тут находился. Наша задача быстрее его в чувство привести и отправить домой, чтобы он социализировался и стал нормальным человеком.

А коммерсанты специально затягивают, держат людей год-два под разными предлогами. Или ещё завлекают рассказами о какой-то магии, о чудодейственной помощи каких-то мифических психологов. Для них это бизнес, и они рекламируют себя всеми способами. Мы же на рекламу денег не тратим.

Зато их реабилитанты, попадая к нам, говорят: «Блин, что-то у вас тут даже слишком хорошо. Мы там на 10 человек одну курицу ели».

В настоящее время у нас одномоментно находится не более тридцати-сорока человек.

Как сейчас к Фонду относятся органы внутренних дел? Охотно ли идут на совместную работу?

Охотно, потому что мы устранили все недопонимания и погасили все конфликты, которыми Фонд жил до 2013 года.

У Ройзмана была чёткая позиция: чем больше кипиша, больше конфликтов, тем лучше.

Он активно принимал участие в конфликтах с любыми силовиками. Всё это негативно отражалось на работе Фонда. В СМИ есть много публикаций, ответов и суждений на эту тему.

Теперь это в прошлом, и сейчас мы работаем обоюдно, в союзе, согласии и со взаимным уважением. Это, собственно, и даёт хорошие результаты в оперативной работе.

Какой должна быть реабилитация, и почему не нужны медикаменты

Сколько у Фонда центров реабилитации?

Только один, мужской.

Мы не занимаемся сейчас женской реабилитацией, потому что с девушками всё обстоит сложнее, и здесь нужна помощь официальной медицины.

В основном наркомана на реабилитацию приводит кто-то из близких, а часто ли человек сам понимает, что ему нужна помощь и приходит самостоятельно?

Редко когда наркозависимый человек сам хочет спастись. Это единичные случаи.

Да это и закономерно, ведь он живёт-кайфует уже в каком-то своём мире, как-то устроил свой балдёжный быт и не хочет от него отходить, решать проблемы и, уж тем более, бороться. Если никто из близких не впряжётся, то ничего к лучшему и не изменится.

Как наркоман попадает в реабилитационный центр? Как это оформляется юридически?

Во-первых, будущий реабилитант должен написать добровольное согласие на пребывание в центре. Порой приходится убеждать, объяснять, что это необходимо, что иначе семья от него отвернётся, откажется. Ведь, как правило, приходят не в первые 2 месяца употребления наркотиков, а уже где-то через год, когда от этого все дома устают, и терпению приходит конец. Находим доводы, уговариваем.

Всё это происходит в присутствии родственников, поэтому говорить о каком-то давлении, а, уж тем паче, об истязании и избиении — полный бред.

Во-вторых, его ближайший родственник (родитель, супруга) пишет заявление о том, что берёт на себя ответственность за нахождение близкого человека у нас.

Теперь, если реабилитант вдруг заявит о незаконном удерживании, мы достаём эти документы, и вопросы к нам снимаются. И уже с 2013 года не было ни одного такого случая.

А раньше такие случаи часто были?

Да, но это было не при моём руководстве.

У нас двери для ревизионных органов открыты всегда, к нам регулярно приезжают разные комиссии, приходят и полиция, и уполномоченный по правам человека.

Если бы что-то было не так, они бы это, конечно, обнаружили.

Как в общих чертах проходит реабилитация?

Мы выработали очень простую методику: человеку зависимому нужно находиться в условиях, максимально изолированных от привычного круга общения, от тех, с кем он вместе «торчал», употреблял, продавал и так далее.

Понимая, что наркотиков уже не будет, человек начинает думать о другом, по-новому устраивать свой быт, вспоминать о близких.

Он попадает в коллектив, где приходится нести ответственность и за себя, и за всех вместе, за то, чтобы все были сыты, чтобы было чисто, чтобы вся работа по хозяйству была сделана. А хозяйство у нас большое: столярная мастерская, автомастерская, кухня, тренажёрные залы, библиотека. Есть возможность читать, заниматься, учиться. И есть армейский, чёткий распорядок дня.

И у людей меняется сознание, появляется шанс посветлеть. Они пишут письма родным, кто-то ведёт дневники, есть занятия с психологом. В этом и есть реабилитация.

Существует, конечно, куча всяких методик, психологических уловок, методов убеждения. Программа «12 шагов», например, или воздействие гипнозом. Но всё это не убедительно, я называю это сектантскими историями.

Наркоман не должен реабилитироваться в состоянии какой-то релаксации, иначе усвоит, что можно выйти, снова поупотреблять, а потом опять вернуться в «санаторий».

Нет, всё должно быть чётко, дисциплинированно, жёстко и справедливо: подъём, работа, отдых, отбой.

А какие-то медикаменты в реабилитации применяются?

Нет, нет и нет.

Входят ли в программу реабилитации религиозные практики?

У нас не религиозный центр, а реабилитационный.

На территории центра есть храм преподобного Илии Муромского. Есть, потому что реабилитанты сами его захотели и собственными руками построили.

К нам попадают люди из разных конфессий и с разными взглядами. Но, если у кого-то возникает желание поговорить с духовником, либо с муллой, либо с кем-то из других конфессий, мы эту возможность предоставляем. А какой-то обязательной исповеди, или обязательного посещения служб у нас нет.

О стоимости реабилитации, и почему за неё нужно платить

Какова стоимость курса реабилитации наркомана?

Это сложно назвать стоимостью, потому что она есть там, где присутствует коммерческая выгода. У нас такой выгоды нет.

Мы исходим из расчёта 500 рублей пожертвований на содержание человека в сутки. За курс реабилитации — 20 тысяч рублей.

Эту стоимость определил родительский комитет Фонда.

Но нужно понимать, что хозяйство большое, и его нужно как-то содержать. А те, кто у нас находится, это взрослые люди, и им нужно кушать 4 раза в день. Есть и постоянные дополнительные расходы: ремонт машин, зарплаты сотрудников реабилитационного центра, коммуналка, налог на землю и так далее.

Поэтому реабилитация сама себя не окупает, приходится добавлять сюда из тех денег, что жертвуются на другую деятельность Фонда.

Есть ли реабилитируемые бесплатно?

Да. Есть семьи очень стеснённые материально, но в которых люди искренние и стараются жить нормально, работают, не бухают. Либо родителям по 60-70 лет, маленькие пенсии, и сыночек-наркоман под 30-40 лет — единственный ребёнок. Конечно, ищем всякие способы, чтобы как-то поужаться, и не берём с них денег совсем.

Хотя реабилитация наркомана не должна быть бесплатной.

Любой наркоман тратит на свой кайф порядка 70-80 тысяч рублей в месяц, это в 4 раза больше, чем нужно отдать за его пребывание у нас. А ведь он ещё и из дома что-то выносит.

Поэтому родители и близкие и сами понимают, что реабилитация им выйдет дешевле, чем нахождение зависимого человека рядом. Он и из дома ничего не тащит, и кровь не портит, и голову свою в порядок приводит.

И наркоманы тоже должны усвоить, что за любые проступки, за любой кайф, за любое легкомысленное отношение к жизни приходится платить.

Государство также не должно бесплатно реабилитировать наркоманов. С чего вдруг на них должны тратиться деньги, которые мы платим в виде налогов? У нас есть много детей с разными серьёзными заболеваниями, вот им и нужно помогать, лечить и удовлетворять их потребности.

О побегах и рецидивах

А случаются ли побеги пациентов из центра реабилитации?

Случаются, конечно. Так ведь и из тюрем бегут, а у нас не острог. Всё-таки есть доверие определённое.

Сами мы в погоню не бросаемся, потому что это может выйти и боком. Возвращаем с помощью родственников.

Мы насильно никого не держим. Хочешь уйти — уходи. Но ты и твои близкие всю ответственность за дальнейшее берёте на себя.

Зачем тогда было к нам приходить, документы подписывать? Ведь мы же теперь за тебя тоже отвечаем.

Как часто происходят побеги?

Это очень редкое явление. За 2 прошлых года — 1-2 случая, особой статистики не ведём.

Как правило, это происходит с людьми, у которых есть небольшие психические отклонения, связанные с долгим употреблением наркотиков. Взбрело вот человеку в голову поиграть в беглеца, появилась идея, и начал он выстраивать план побега.

Теперь о рецидивах. Бывают ли у вас «постоянные» клиенты?

Бывают те, кто повторно приходят, а 3-4 раза — редкость большая.

Чаще всего это из-за того, что, как говорится, «запретный плод сладок», и человек, давая себе слабину, находясь в состоянии комфорта, думает: «Ну, разик употреблю, ну, два — и всё».

Память зависимого человека остаётся надолго, и повторно стать наркоманом можно очень быстро.

О самообладании и самоконтроле надо помнить всегда. Рецидив может произойти и через 2 года, и через 10 лет.

А у кого из ваших «выпускников» ремиссия самая длительная?

Если учесть, что реабилитацией Фонд занимается с начала 2000-х, то есть те, кто больше двадцати лет не употребляют.

О смертности и ВИЧ

Какова статистика смертности бывших реабилитантов?

Из тех, кто прошёл реабилитацию в 2019 году, а их было около сотни, трое в тюрьму сели и 1-2 умерли, но это от ВИЧ и других сопутствующих заболеваний, а не от передозировок.

За 2020 год никто не умер, никто в тюрьму не сел. И в 2018-ом — тоже.

Чаще случается не смерть, а тюрьма. Человек начинает снова мутить с наркотиками и получает положенный срок.

Ты сказал про ВИЧ. А у многих он?

Раньше таких было больше, потому что больше кололись, и была дезоморфиновая эпоха, «крокодил» так называемый, когда всё варилось в одной плашке, и все из неё потом набирали, одним шприцом кололись. У одного ВИЧ — у всех остальных тоже.

Теперь в разы меньше, потому что наркотики сейчас либо курят, либо нюхают, либо глотают.

Если взять 10 реабилитантов, то сколько примерно из них будут с ВИЧ?

Сложно сказать… Примерно двое из десяти.

Девчонки — 100 процентов с ВИЧ были всегда. Они, как правило, ещё и проституцией занимаются.

О жалости, легалайзе и окончательной победе над наркоманией

Испытываешь ли ты жалость к попадающим на реабилитацию наркоманам?

Нет, я уже отучился её испытывать. Мы же им помочь хотим.

Что будет, если хирург из жалости передумает ампутировать больному ногу, когда там гангрена? Мы понимаем смысл нашей борьбы, поэтому жалости не испытываем.

Мне больше жалко тех молодых пацанов и девчонок по 16-19 лет, что попадают в тюрьму за распространение наркотиков. Вот это действительно проблема, ведь тюрьма очень негативно сказывается на жизни человека. Но я так же понимаю и другое: они людоеды, убийцы других людей и получили своё, что заслужили.

Как ты относишься к легалайзу?

Отрицательно. Достаточно посмотреть на опыт других стран.

Голландия и несколько провинций Канады теперь уже отказываются от легализации наркотиков, потому что видят, как пагубно это сказывается на развитии общества.

Скажи, веришь ли ты сам в то, что наркоманию можно победить?

Конечно, можно. И я знаю механику того, как это сделать.

В первую очередь, чтобы не было людей зависимых, у них не должно быть кумиров, которые к этой зависимости ведут.

Всё начинается с кумиров, потому что дома всех учат примерно одинаково, если это не какая-то маргинальная семья.

Поэтому нужно, чтобы на виду у всех было больше ярких, интересных, авторитетных людей, чтобы образовательные программы строились на том, что педагог и родители — это авторитеты, а не просто какое-то приложение, как сейчас очень часто их воспринимают. Школу, например, считают просто какой-то услугой, оказываемой государством. Так быть не должно.

Нужны комплексные меры, и самому нужно быть таким, чтобы на тебя хотели равняться, с тебя брать пример, а не с «торчков». И поп-культуру нужно развивать в этом направлении.

О трудном и о добром

Расскажи о слабых местах Фонда. Что тебя беспокоит в первую очередь?

В первую очередь беспокоит отсутствие финансовой самостоятельности, автономности.

Если бы мы имели гарантированные средства на существование и развитие Фонда, то чувствовали бы себя увереннее, и наша деятельность была бы мощнее.

Но мы не коммерческая организация, и в этом вся проблема.

Как отразилась на деятельности Фонда пандемия коронавируса?

Мы напрямую зависим от того, какие деньги нам жертвуют люди, являющиеся попечителями Фонда.

Пандемия наложила на них определённые финансовые трудности, это ударило и по нам. Пришлось во многом ужаться. Ребятам своим сказали, например: «Денег на бензин нет и не будет». Все отнеслись с пониманием, и мы устояли. Особых нововведений не было, а были какие-то ограничения, экономия. Одним словом, ориентировались по ситуации.

Сейчас всё потихоньку начинает приходить в норму.

Какой самый неприятный случай, связанный с деятельностью на посту президента Фонда, остался в твоей памяти?

Я не помню неприятных, они все для меня рабочие.

Первое время я как-то ещё реагировал на угрозы типа «ходи-оглядывайся». Потом понял: если угрожают, то бояться нечего — ведь если действительно захотят что-то сделать, предупреждать не станут.

И в коллективе иногда случаются какие-то конфликты, недопонимания. Мы их разруливаем, находим нужные слова, чтобы не подводить друг друга. Главное — работать стараемся честно.

Последний вопрос, чтобы закончить интервью на положительной ноте: можешь ли рассказать какой-нибудь забавный случай из жизни Фонда?

Забавный — нет. Забавного мало, больше такого искреннего, доброго. Расскажу об одном реабилитанте, который был у нас в начале 2000-х.

Приезжает примерно года 2 назад пацан на «Гелендвагене». Хорошо одетый, с ребёнком маленьким. Заходит в Фонд. Его никто из нас не узнал.

Он присел и говорит: я такой-то. А Андрей Кабанов, который его когда-то знал: «Да, ладно. Как это?» Он: «Ну, так. А сейчас у меня кровельная компания. И вообще всё хорошо: бизнес, семья, ребёнок. И всё благодаря тому, что я когда-то оказался здесь, в Фонде».

Мы потом подняли архивы, посмотрели фотографии. Это был такой просто наркоман-наркоманище.

Человек сумел найти в себе силы и живёт теперь по-доброму, позитивно, знает цену жизни. И имеет рядом любящих людей — это, наверное, самое важное.

И таких трогательных моментов много: приходят ребята молодые, их родители, близкие, кто-то с благодарностью, кто-то солидарность выразить. Подарки приносят, конфетки какие-то. Вот такое — чисто человеческое, доброе, хорошее — больше всего и вспоминается.

Понравилось интервью? Читайте другие: вот алфавитный указатель — выбирайте на свой вкус. И подпишитесь на Рабдно в телеграме, инстаграме и ВКонтакте.
Вы не пропустите новые интервью, а нам будет приятно.